Неточные совпадения
Пузатый комод и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии:
гладкое, как пустота,
море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Сегодня, 11-го января, утро ясное,
море стихает. Виден Эддистонский маяк и
гладкий, безотрадный утес Лизарда. Прощайте, прощайте! Мы у порога в океан.
Вот и Лизард, пустой, голый и
гладкий утес, далеко ушедший в
море от берегов.
Это большой мыс, покатый к
морю, зеленый и
гладкий, как хороший заливной луг.
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то стены, то реки, то ручьи огня лезут на крутые горы, спускаются в долины и разливаются
морем по
гладким равнинам.
В
море царила тишина. На неподвижной и
гладкой поверхности его не было ни малейшей ряби. Солнце стояло на небе и щедро посылало лучи свои, чтобы согреть и осушить намокшую от недавних дождей землю и пробудить к жизни весь растительный мир — от могучего тополя до ничтожной былинки.
Копинка взялся управлять парусом, я сел на его место за весла, а Намука остался на руле. С парусом наша лодка пошла быстрее: Ветер дул ровный, но он заметно усиливался.
Море изменило свой лик до неузнаваемости. Полчаса назад оно было совершенно спокойно-гладкое, а теперь взбунтовалось и шумно выражало свой гнев.
Не бурными волнами покрытым, как описывают поэты, представлялось ему жизненное
море; нет; он воображал себе это
море невозмутимо
гладким, неподвижным и прозрачным до самого темного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке — а там, на этом темном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуги, болезни, горести, безумие, бедность, слепота…
Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось
море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми
гладкими полосами в местах течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте.
Умер Колесников второго августа, и с этого дня почти целый месяц Саша жил и двигался в бездумной пустоте, во все стороны одинаково податливой и ровной, как
море, покрытое первым
гладким ледком.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы;
гладкая площадь
моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику; волны
моря гораздо выше волн этих озер, потому буря на
море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые бугры широких волн, то стремительно падал в
гладкие водяные зеленые ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из
моря перемет. Пять белужонков, попавшихся с самого начала, почти один за другим, уже лежали неподвижно на дне баркаса, но потом ловля пошла хуже: сто или полтораста крючков подряд оказались пустыми, с нетронутой наживкой.
А кругом все молчало. Ни звука, кроме вздохов
моря. Тучи ползли по небу так же медленно и скучно, как и раньше, но их все больше вздымалось из
моря, и можно было, глядя на небо, думать, что и оно тоже
море, только
море взволнованное и опрокинутое над другим, сонным, покойным и
гладким. Тучи походили на волны, ринувшиеся на землю вниз кудрявыми седыми хребтами, и на пропасти, из которых вырваны эти волны ветром, и на зарождавшиеся валы, еще не покрытые зеленоватой пеной бешенства и гнева.
Стихи длинные, и начала я высоко, сколько руки достало, но стихи, по опыту знаю, такие длинные, что никакой скалы не хватит, а другой, такой же
гладкой, рядом — нет, и все же мельчу и мельчу буквы, тесню и тесню строки, и последние уже бисер, и я знаю, что сейчас придет волна и не даст дописать, и тогда желание не сбудется — какое желание? — ах, К
Морю! — но, значит, уже никакого желания нет? но все равно — даже без желания! я должна дописать до волны, все дописать до волны, а волна уже идет, и я как раз еще успеваю подписаться...
И все, с ноковыми [Ноковые матросы, работающие на самых концах рей.] впереди, разбежались по реям, держась одной рукой за приподнятые рейки, служащие вроде перил, словно по
гладкому полу и, стоя, перегнувшись, на страшной высоте, над бездной
моря, стали делать свое обычное матросское трудное дело.
Приближались сумерки, на западе пылала вечерняя заря. К югу от реки Ниме огромною массою поднимался из воды высокий мыс Туманный. Вся природа безмолвствовала. Муаровая поверхность
моря, испещренная матовыми и
гладкими полосами, казалась совершенно спокойной, и только слабые всплески у берега говорили о том, что оно дышит.